Ни о каком музыкальном вечере ее никто не предупреждал. Узнав об этом, Алекс сделал большие глаза:

– Это форменное безобразие, вам должны были прислать приглашение! У нас есть еще время до часа Свиньи. Что бы вы хотели увидеть в городе?

Он надоел ей со своей бесцеремонностью и навязчивой опекой.

– Я хочу увидеть человека, который наполняет ракушки музыкой. Он еще держит магазин, как я поняла.

– Ракушки? – Алекс на секунду замешкался. – Хм… Это не магазин, это лавка на нижнем базаре, не очень удачное место. Там полно мусора и голодранцев.

– Едем, – сказала Ирис.

* * *

Не так уж и много мусора, в любом порту побольше будет. А людей в самом деле много, хотя торговый день уже заканчивался, многие лавки закрывались. Ирис настороженно оглядывалась – она уже пожалела о своем решении. В этой толчее может скрываться кто угодно, за ней могут следить, это проще простого – она выделяется из толпы. Хорошо, что есть сопровождающие – Алекс, кучер, охранник. Ирис старалась не отставать от них ни на шаг, да они и сами не позволили бы.

– Где же? Где-то здесь, – бормотал себе под нос Алекс. – Эта лавчонка куда подевалась? А, вот… вот, госпожа!

Ирис увидела аккуратную маленькую лавку. На деревянной доске над входом была нарисована морская раковина, и ниже криво приклеено рукописное объявление: «Распродаю лавку. Все по двадцать монет». Женщина-горожанка и девочка лет пятнадцати шепотом препирались у входа:

– …у тебя уже есть поющая ракушка!

– Но мне же мало одной! Ну давай же зайдем, там есть «Пляски осьминога»…

– Не вздумай слушать эту дрянь! Любая музыка – трата времени, денег, разврат, бесстыдство, что она дает порядочной женщине?! Нет-нет, пойдем, и не проси…

Она потащила девочку прочь от прилавка. Ирис, проводив их взглядом, сделала шаг, другой ко входу…

Оттеснив ее и даже не заметив этого, в лавку вошли двое мужчин. Алекс посмотрел на Ирис с тревогой: разве она не видит, что место неподходящее? Оставаться тут – значит нарываться на оскорбления, и что прикажете делать?! Ирис успокоила его взглядом и вошла следом за бесцеремонными визитерами.

– Ольвин! – с порога крикнул первый, высокий и необъятный. – Я нашел покупателя, возьмет все оптом.

– Сто монет, – сказал второй, щуплый и быстрый, как плетка. – Прямо сейчас.

– Твоё, – сказал лавочник. – Забирай.

Высокий, бледный, очень молодой, но с погасшими глазами, он стоял над столом, на котором горой лежали ракушки. Здесь не меньше полусотни, подумала Ирис. По самой бросовой цене – не меньше тысячи монет.

– Нет, я это куплю. – Она не узнала своего голоса.

Сделалось тихо. В тесной лавке на нее смотрели четверо мужчин: Алекс, потерявший дар речи. Оба покупателя, как на говорящую вошь. И лавочник – взглядом человека, только что очнувшегося от тяжелого кошмара.

– Я покупаю все записи, – сказала она, интонацией напомнив всем и себе, что она – свободная жительница континента, которой никто не смеет приказывать. – Две тысячи за всё. Господин Алекс… – Она обернулась к провожатому. Тот выпучил глаза:

– Но…

– Вы хотели сделать мне подарок? Вот это он и есть. Выдайте деньги хозяину, а мне, пожалуйста, упакуйте раковины…

Она снова посмотрела на лавочника. Тот стоял и смотрел, она не смогла истолковать этот взгляд и растерялась.

Чужая жизнь, чужие нравы. Она вмешалась в ход событий, ничего толком не понимая. Зачем она это сделала? Зачем, наконец, ей груда кустарных ракушек с народными песнями?!

– Что ты мне голову морочишь? – сказал щуплый покупатель, развернулся и вышел. Другой поспешил за ним всей телесной массой и чуть не вышиб дверной косяк.

– Да погоди… Это чушь какая-то… Мы так не договаривались…

Лавочник стоял неподвижно и странно смотрел на Ирис.

– Так пакуйте же раковины. – Она начинала нервничать. – Господин Алекс, оплата готова?

– Для вас – бесплатно, – хрипло сказал лавочник. – Госпожа Ирис Май.

* * *

Ирис Май, живая, неприлично юная, сидела в его лавке, одну за другой прикладывала ракушки к ушам и задавала Ольвину вопросы, и сияла глазами, слушая и поражаясь.

Конечно, он помнил происхождение каждой ракушки: что-то покупал и выменивал, что-то записывал сам. Он рассказывал ей, как сутками ждал в порту и волновался, что посредник купил не то, разбил товар при погрузке или сбежал с деньгами. Как разыскивал музыкантов и платил им: кто-то играл на свистульке посреди базара, кто-то на арфе в салоне для знати. Он показал ей особый трюк: две ракушки с одной мелодией; если приложить их одновременно к ушам, будет слышен объемный звук.

Она слушала. Он смотрел на нее, и ему казалось, что он видит странный, небывалый, прекрасный сон.

Ее спутники были недовольны, особенно толстяк в бархатной куртке. Тот несколько раз заглядывал в лавку, все более настойчиво давал понять, что визит затянулся. Ирис не обращала на толстяка никакого внимания.

– Ксилофон и колокольчики? Я уже слышала похожую запись. Кто исполнитель?

– Я.

– Вы музыкант?!

Он чуть не провалился под землю. Ирис Май смотрела на него, удивленная и обрадованная, и спрашивала у него, ремесленника, простака и лавочника: «Вы музыкант?»

– Я любитель. – Ольвин прочистил горло. – Понимаете… Музыки на свете гораздо меньше, чем пустых ракушек. Когда это осознаешь… ничего другого не приходится, как заново ее создавать… музыку, я имею в виду. Уж как получится, из чего умеешь.

– Мне очень нравится ваше исполнение. – Она смотрела честными сиреневыми глазами; он поразился, какой же у них необыкновенный цвет. – Инструменты простые, мелодия тоже, но вы музыкант. Это слышно по нескольким тактам, и не спорьте, я профессионал.

Она отняла ракушку от уха, протянула Ольвину, будто приглашая его в свидетели. Ракушка была теплая, она хранила тепло кожи Ирис Май и ее запах.

– Что с вами? – Она улыбалась.

Осторожно и медленно, будто боясь, что наваждение исчезнет, Ольвин прижал ракушку к уху. Никогда знакомая мелодия не звучала для него с такой силой; в песне, которую он когда-то придумал и сыграл, теперь открылась щемящая грусть и такая нежность, что Ольвин дрожал все сильнее.

Ирис Май смотрела на него уже без улыбки. В ее глазах было изумление.

– В нашей провинции, – сказал он еле слышно, – цветы на холмах расцветают один раз, весной. У них белые, синие, сиреневые лепестки и пушистое желтое сердце. Они цветут, и влюбленные гуляют в холмах по ночам, ничего не замечая, кроме звезд и цветов. Всего через несколько дней солнце выжигает землю до пепла, до бурой пыли. Я хотел сохранить… попытаться… сделать хоть что-то для этих цветов. Сыграть их.